С
произведениями авторов, о которых сегодня пойдёт речь, я познакомилась более 20
лет назад, раскрыв их совместное творение со скучным названием «Родная речь».
За мягкой неброской обложкой обнаружилось море интересных фактов и размышлений.
Помнится, больше всего потрясло высказывание о творчестве Ф. М. Достоевского,
который в описании двух литературоведов мельчал на глазах, ведь, в его романах,
как выяснилось, всё держится только на психологизме, без которого
сюжет представляется банальной уголовной хроникой...
На долгие годы
Александр Генис и Питер (Пётр) Вайль стали для меня олицетворением
вольнодумства и… цинизма в разборе классических произведений.
И вот – новая
встреча с работами известных литературоведов: сборники «Частный случай»
Александра Гениса и «Гений места» Петра Вайля. Захотелось сравнить сегодняшнее
восприятие этих авторов с восприятием из прошлого.
Генис, А. А. Частный случай: филологическая
проза / А. Генис. – Москва : АСТ : Астрель, 2009. – 445 с.
В книгу вошли
филологический роман «Довлатов и окрестности» и эссе разных лет о литературе и
кино. Среди героев Гениса – Венедикт Ерофеев и Владимир Сорокин, Конан Дойл и
Виктор Пелевин, Гарри Поттер и Саша Соколов, Лев Толстой и Иосиф Бродский.
При чтении книги
Гениса впечатления прошлого подтвердились на все сто процентов – нужно обладать
изрядной долей цинизма, чтобы ввести в название романа имя Сергея Довлатова и
при этом посвятить «ключевой» фигуре всего одну треть произведения. Основным
героем, на мой взгляд, стали «окрестности» - Брайтон-бич, редакция радио
«Свобода», где сам Генис работал вместе с Довлатовым и рядом других эмигрантов.
Наверное, именно эмигрантская среда и является главным героем романа. Надо
сказать, каждый человек описан автором, хотя и кратко, но красочно.
Через весь
сборник проходит линия литературного труда, взаимоотношений Писателя и Слова,
вернее, борьбе одного с другим. Создаётся впечатление, что великие писатели и
поэты не любили писать и боролись со Словом. Вот как, например, Генис говорит
про Селинджера: «Селинджер стремился к невербальной словесности. Из языка он
плел сети, улавливающие невыразимое словами содержание, о присутствии которого
догадываешься лишь по тяжести туго натянутых предложений. Однажды в Гонконге
мне подали морскую тварь, похожую на вошь под микроскопом. Когда её опустили в
кипяток, она стала совершенно прозрачной, что не испортило невидимого обеда. В
литературе подобный фокус происходит тогда, когда писатель использует слова
вопреки их назначению. Не для того, чтобы рассказать историю, а для того, чтобы
скрыть её под слоями ничего не значащих реплик. Снимая их один за другим,
читатель обнаруживает укутанную чужими словами насыщенную пустоту». В этом же
ключе идёт и рассказ о Льве Толстом и его «Войне и Мире». Генис акцентирует
внимание на том, как Толстой сознательно боролся с литературщиной, огрубляя
язык произведения, давая читателю возможность следить за внутренним миром
героев, а не за архитектурно выстроенными фразами; обращает внимание на то, что
никто из героев романа-эпопеи не пишет (исключение – дневники) и не
приветствует чтение стихов.