Грэма Грина в
нашей стране знают и любят еще со времен оттепели, однако его позднему роману «Монсеньор
Кихот» (1982) не повезло: хотя русский перевод Т. Кудрявцевой вышел всего
шестью годами позже оригинала, этот роман остался на периферии читательского
внимания. Он потерялся на фоне «Тихого американца», «Нашего человека в Гаване»
и даже «Брайтонского леденца»; в России его мало переиздают и редко обсуждают.
Этот текст оказался слишком непривычен для постсоветской аудитории.
В «Монсеньоре
Кихоте» Грин как будто порывает со своим прежним амплуа реалиста
и моралиста, этакого Достоевского от католицизма (каким
он предстает, например, в «Брайтонском леденце»). На старости
лет он пробует постмодернистский стиль письма, создавая беззастенчивый
пастиш на тему классического романа Сервантеса.
Действие
романов Грэма Грина нередко происходит в краях, далеких от его родины. Это
объясняется не просто тем, что писатель много путешествовал, или его любовью к
экзотике. Грина притягивают те районы земли, где героев легче всего поставить в
экстремальную ситуацию, где особенно бросаются в глаза язвы нашего столетия:
произвол и цинизм политиков, бесправие, нищета, невежество. Когда же он
обращается к Европе, то обычно выбирает напряженные, кризисные моменты ее
истории («Ведомство страха», «Десятый» и др.). При этом он далек от мысли, что
драматизм жизни обусловлен исключительно внешними, политическими и общественными,
факторами. С какой бы страной он ни связывал судьбу своих героев - с Англией
или Францией, Мексикой или Вьетнамом, - на первом месте у него стоят вечные
вопросы о добре и зле, долге и компромиссе, мужестве и избрании жизненного
пути. Он всегда готов срывать маски с фальшивых авторитетов и умеет находить
героизм там, где его меньше всего ожидаешь найти.
Книга Грина
переносит нас в Испанию 70-х годов, которая после смерти генералиссимуса Франко
стоит на распутье. Коммунисты вышли из подполья. Церковь, уже при Франко
ставшая на путь оппозиции деспотизму, все более склоняется в пользу
демократических преобразований. Но сторонники жесткого режима все еще рвутся к
власти, создавая атмосферу подозрительности и страха.
Грин, говоря о
серьезных вещах, как правило, уклоняется от серьезного тона. Трудно отделаться
от впечатления, что он хочет любой ценой избежать ложного пафоса и для этого
использует как камуфляж иронию, сатиру, юмор, подчас даже грубоватый, прячась
за парадоксами, как то издавна было принято в английской литературе.
Вероятно, в
этом заключен один из ответов на вопрос, почему «Монсеньор Кихот» представляет
собой своеобразную параллель к эпопее Сервантеса. Именно Сервантес с
удивительным искусством раскрыл величие своего «благородного безумца»,
рассматривая его сквозь призму иронии.
Можно найти и
другую причину того, что патроном своей книги Грин избрал Сервантеса.
Фигуры Рыцаря
Печального Образа и его оруженосца иногда толкуются как «литературный миф», как
символ двух противоречивых ликов одной души (подобно Фаусту и Мефистофелю у
Гёте). Отправляя в путешествие священника и коммуниста, которые считают себя
потомками героев Сервантеса, Грэм Грин дает понять, что их связывает глубокое
родство, гораздо большее, чем кажется на первый взгляд.
Главные герои
то ли в шутку, то ли всерьез считают себя потомками Дон Кихота
и Санчо Пансы. Падре Кихот — до смешного наивный священник
из провинциального городка, вечно попадающий в нелепые ситуации. Его
друг Санкас — мэр того же города, убежденный марксист, которому,
разумеется, отведена роль Санчо Пансы. Правда, в отличие
от персонажей Сервантеса, эта пара не образует отношений «хозяин —
слуга»: перед нами дружба и общение на равных.
Разумеется,
донкихотовский сюжет невозможен без странствия, и оно начнется.
В путь героев толкнет колесо Фортуны: скромный священник в результате
непредвиденного стечения обстоятельств получит сан монсеньора, мэр же,
напротив, потерпит поражение на выборах. План двоих друзей отправиться
в совместную поездку, чтобы развеяться и обдумать свое будущее,
становится завязкой воистину фантасмагорических событий.
С меланхолическим
юмором Грин выворачивает сюжет Сервантеса наизнанку: его персонажи вовсе
не рвутся на поиски приключений и подвигов, они хотят просто
отдохнуть — и в донкихотовские положения они попадают поневоле,
потому что такова реальность, в которой они вынуждены жить. Оригинальный «Дон
Кихот» — это история прежде всего поступков, пусть и «неправильных»
с точки зрения обыденной логики. Монсеньор Кихот на протяжении
большей части романа никаких поступков, собственно говоря, не совершает:
поступком можно назвать разве что его попытку пресечь кощунственный обычай
украшать статую Богородицы пожертвованными купюрами. Большинство его
приключений невольные — случайные происшествия, которые в кривом
зеркале общественного мнения приобретают гротескно зловещий характер. Вот
монсеньор в шутку дает мэру примерить свой клерикальный воротничок —
и по градам и весям тут же расползается слух, что он «поменялся
одеждой с коммунистом» (не иначе как с подрывными целями).
В постмодернистском мире имеют значение не столько сами поступки,
сколько их интерпретации. И если интерпретатор заранее настроен
с предубеждением, шансов оправдаться мало. Как и героя Сервантеса,
монсеньора Кихота объявляют опасным душевнобольным.
Если Сервантес
в 1605 г. взломал шаблон плутовского романа, поместив в плутовской сюжет принципиального
антиплута, то Грин в 1982 г. взламывает шаблон приключенческого романа как
такового (хотя в свое время отдал ему немалую дань). Смысл классического
приключенческого романа, чьи каноны и заданы «Дон Кихотом», состоит в том, что
личность героя проходит проверку на прочность экстремальными испытаниями —
воображаемыми у Сервантеса, но вполне реальными у его последователей, начиная
со Свифта и заканчивая Голдингом. В «Монсеньоре Кихоте» приключения тела
решительно уступают место приключениям духа. В некотором смысле Грин
возвращается к исходной идее Сервантеса: приключения возникают на границе
внутреннего мира героя и социальной реальности. Но при кажущемся сходстве
положений — чистый, искренний персонаж в абсурдном общественном мире, —
романист начала XVII в. и романист конца XX в. ставят едва ли не диаметрально
противоположные задачи. Сервантес исследует цельность личности: его Дон Кихот
не способен жить вне своего рыцарского набора представлений о мире и умирает от
невинной попытки окружающих «переключить» его внимание на более современный
литературный жанр — пасторальный роман. Личностное развитие не предусмотрено,
да оно и не имеет смысла в рамках ролевой модели героя рыцарского романа.
Отринув эту модель, герой Сервантеса может только умереть. Он — персонаж
собственного монолога; завершив монолог, он сходит со сцены.
Монсеньор
Кихот, напротив, персонаж диалога. Он непрерывно ведет диалог —
с Санкасом, с самим собой и с действительностью. Именно
в диалогах этого романа писательское мастерство Грина достигает вершин
виртуозности. Разумеется, у англичанина, пишущего в 1982 г.,
за плечами багаж и Стерна, и Кэрролла, и комедий Уайльда.
Свойство
открытой личности, способной к развитию, по Грину, — это умение извлечь
духовный опыт из чего угодно, даже из просмотра дешевого эротического фильма.
Но такой личностью оказывается и коммунист Санкас. Философские споры между
католиком и марксистом занимают немалое место в романе. Хотя у раннего Грина
герои тоже обсуждали вопросы веры, подобные диалоги прежде служили скорее
комментарием к событиям, в то время как «Монсеньор Кихот» в постмодернистской
оболочке преподносит нам, по сути, роман идей. Возможно, это и есть причина, по
которой он не получил резонанса в России.
Роман был
экранизирован в 1985 году.
Источники:
Елиферова, М.
Человек, который поверил в Дон Кихота: об одном забытом романе Грэма Грина / М.
Елиферова // Горький [Электронный ресурс]. -
Режим доступа : https://gorky.media/context/chelovek-kotoryj-poveril-v-don-kihota-ob-odnom-zabytom-romane-grema-grina/
Мень, А.
Трудный путь к диалогу. О романе Грэма Грина «Монсеньёр Кихот» / А. Мень //
Библиотека Якова Кротова [Электронный ресурс]. – Режим доступа : http://krotov.info/library/13_m/myen/2_trud_03.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий