В воспоминаниях Светланы Афанасьевны Шайдаковой (Фоминой) – не только оборона Сталинграда, но целая жизнь её семьи во время войны. От Сталинграда до Польши дошли её родители, и она вместе с ними. Маленький ребёнок, переживший бомбардировку Сталинграда, голод и холод «немецкой эвакуации» (людей сгоняли в Белую Калитву, чтобы дальше вывозить в Германию), она всё запомнила и рассказала нам. Она очень хотела, чтобы люди помнили о том, как всё это было на самом деле.
Шайдакова (Фомина) Светлана
Афанасьевна
НЕ ВО СНЕ
…Я бегу за своей кошкой Люськой и
плачу, обгоревшая она, жалостно мяукая, скрывается в овраге. Всё время
спрашиваю: «Где папа?» Мама отвечает: «На фронте, сейчас война идёт (папу
призвали 23 августа 1942 года). Что это такое, я, по-моему, тогда так и не
поняла. Не знала, почему в воздухе гудят самолёты, потом горят дома, нет рядом
папы.
…И снова гул самолётов, снова
взрывы. Мы в подвале. Тесно, а через небольшое окошко по ночам два скрещивающихся
луча прожекторов, освещающих подвал, а нам так хочется на них посмотреть.
У входа в подвал взрыв, осколки
кирпича долетают до нас. Вносят в подвал моего дедушку, он изрешечен осколками,
а сосед убит насмерть (немец у входа в подвал бросил гранату)… Потом я с
братьями на подводе, рядом – раненый дедушка. Мама со своей сестрой впряглись и
тащат повозку. Бабушка и дядина жена подталкивают сзади. Подвод с людьми было
много, по-моему, двигались по какому-то мосту. В это время нас остановили
немцы, стали обыскивать подводу, один немец нашёл детские часики брата и забрал…
Потом какая-то комната. Я лежу на кровати, голову поднять не могу, она тяжёлая.
Слышу обрывки фраз. «Волга горит, вода вся красная от крови». Мама входит в
комнату, ставит на стол два ведра воды. Вбегает немец, хватает со стола ведро,
мама тянет. Немец хватает её за горло и толкает. Она падает, ударяясь головой о
железную спинку кровати. Я кричу: «Мама!», и куда-то проваливаюсь…
…Открытый вагон или платформа.
Над головой серое небо, изморозь от холода, мы, дети, жмёмся друг к другу,
кто-то рядом говорит: «Везут в Белую Калитву».
…Потом вижу вокруг поле или
большой пустырь. Амбар или какой-то кирпичный сарай, много женщин и детей.
Дедушка умер от ран. И ещё помню: снег, мужчину с винтовкой и повязкой на
рукаве, и ещё двоих в немецкой форме.
…Потом снова взрывы.
…Летняя кухня. Мама печет пышки.
Входит солдат, мама не успевает повернуться лицом к двери, я кричу: «Папа!» и
кидаюсь к солдату. На дворе совсем тепло. Мама с папой сидят на крыльце. Папа
курит, я у него на руках, под их разговор и засыпаю.
…Большая палата. Наши солдаты
приходят в неё спать. Я здесь же с папой и мамой. Бегу с котелком к походной
кухне. Солдат большим черпаком наливает мне в котелок суп. Приношу, мама
говорит: «Опять три пшенички плавают».
…Мама снимает с себя солдатскую
форму, мы с ней купаемся в воде, вода почему-то солёная. Теперь-то я думаю, что
это было Чёрное или Азовское море.
…Помню ещё железнодорожную
станцию, на платформах стоят большие орудия – зенитки, обслуживали их
девушки-зенитчицы. А в моменты затишья я бегала к ним. Они сажали меня на
сиденье, крутили какую-то ручку и приговаривали: «Правее солнца на два лаптя,
осколочными, огонь!», и весело смеялись, а я вращалась, как мне казалось,
вместе с зениткой. Ещё помню, что было недалеко кукурузное поле и ярко-жёлтые
подсолнухи.
…Мы на улице какого-то города.
Вокруг большие, серые дома, сыро и очень холодно. Незнакомый мужчина обращается
к отцу: «Проше пана», и просит нас сфотографироваться. Мы фотографируемся
втроём: папа, мама и я. Это был город Львов. Фото не профессионально сделано,
но всё же память.
…По дороге движется колонна
груженных верхом машин, накрытых брезентом. Я с папой и мамой на одной из них,
дорога извивается, поднимается вверх по горе. Переезжаем перевал. Это Карпаты.
Вдруг машина почему-то еден задом, толчок, ещё толчок. Машина останавливается
на краю пропасти. Во время последнего толчка я цепляюсь руками за отца, но он
падает из машины, ударяется головой, у него сломана нога. Я плачу. Снова
движется медленно колонна машин с потушенными фарами. Едут тихо, солдаты
говорят: «здесь очень много бендеровцев».
Так я с родителями и армией
прошла СССР, Польшу, часть Чехословакии. Бродила по заброшенным жильцами домам
и квартирам, в поисках игрушек и нехитрых детских нарядов, пока не
перетряслась, увидев лужу крови и перья от разорванных подушек.
…Ходила к маме в штаб, в
офицерскую столовую, где у меня были две подружки Валя и Люся. Они мыли посуду,
я им помогала. Память о них (фото, где я снималась с ними) тоже осталось.
…Конец войны застал нас в Польше:
Бяла-Бельска. Однажды под утро, было ещё темно, я проснулась от выстрелов. Мама,
одетая в военную форму, дрожащими руками заворачивает меня в одеяло, берёт на
руки, прижимает к себе. «Мама, что это?» - спрашиваю. «Наверное, немцы пошли в
наступление». Немецкие части находились вблизи этого городка. Папы нет. Стук в
дверь. Мама открыла, на пороге одна из сестёр-немок, с которыми мама
подружилась, протягивает маме гражданскую одежду и что-то говорит по-немецки.
Мама качает головой и ей отвечает (мама понимала и немного говорила
по-немецки). «Если убьют, то лучше умереть в своей солдатской форме». Стрельба
прекратилась неожиданно, как и началась. Начало светать. Вернулся отец, мать
кинулась к нему с плачем. Никогда не забуду, как он сказал: «Не плачь,
старушка, война кончилась, немцы капитулировали». Это был, оказывается, первый
салют в честь Победы над Германией.
…И ещё помню, ездили в Освенцим,
в концлагерь. В памяти остались колючая проволока, очень высокая труба, в куче
человеческие волосы, земля под ногами мягкая (будто идёшь по пыли), ноги в ней
утопают. И ещё мама сказала: «Эти сволочи делали сумочки из человеческой кожи».
В 1946 году мы вернулись на Родину,
в город Самбор Львовской обл. Воинская часть была расформирована, но война
видимо ещё не закончилась, потому что почти каждый день хоронили наших солдат и
офицеров, убитых бендеровцами в горах или прямо на улицах городка.
Немецких военнопленных, которые в
части кололи и рубили дрова, топили у нас печку, я боялась, но в то же время
мне их было жалко, когда я смотрела на них. Как они, плохо одетые, грели
красные озябшие руки над кострами и варили в котелках на костре дохлых от чумки
кур.
Там же, в Самборе, я пошла в
первый класс. В 1949 году мы вернулись сюда, на Родину. Сначала жили в
Михайловке, где жила папина мать, а потом уже в Сталинграде.
Всё это давно в прошлом, но
иногда беру маленький атлас мира, который остался после папиной смерти, где его
рукой были отмечены населённые пункты бывшего нашего СССР, Польши, Чехословакии
(где у нас остались очень хорошие друзья): Михаловце, Прешов, Копище, Попрад,
Банска-Быстрица, Пршеров, Острава, Вроцлав, Катовице, Освенцим, Бяла-Бяльска,
Сови-Салех, Закопане, Краков, Санок, Пшемысль, Поарнук, Люблинец, Калиш,
Томашув-Мазовецки, Бяло-Подляска и другие, и думаю: «Неужели всё это было со
мной на самом деле, а не во сне!»
Сколько
приняли мук / авт.-сост. Д. Г. Вразова. – Волгоград, 2005. – 144 с. : ил.
Комментариев нет:
Отправить комментарий