Философские пароходы. Жесткость или необходимость?

 

29 сентября 1922 года от Петроградского причала отошёл первый «философский пароход».

История имеет свойство повторяться и развиваться по спирали. Порой, вглядываясь в исторические события столетней давности, примеряешь их на сегодняшний день. И то, что когда-то казалось жестокостью, может сегодня рассматриваться как не лишённое смысла решение. Хотелось бы только, чтобы подобные «акции», если они будут повторяться, с каждым разом становились всё более гуманными и избирательными.

29 сентября 1922 года от Петроградского причала отошел пароход «Обербургомистр Хакен», 16 ноября – «Пруссия», 19 сентября - отшвартовался пароход из Одессы, 18 декабря - итальянский пароход «Жанна» из Севастополя. Морские суда, как и отправлявшиеся за границу поезда, с легкой руки известного физика и философа Сергея Хоружего вошли в Историю под собирательным образом философского парохода. 23 сентября из Москвы в Берлин (Германия) и в Ригу (Латвия) вышли философские поезда.

Эта спецоперация советской власти проходила под личным контролем и по указанию ее вождя, отдавшего роковое распоряжение 19 мая 1922 года. За три дня до того, как перенес первый инсульт.

«Т. Дзержинский!

К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим...

Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить, и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу.

Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение.

Ленин».

197 человек включал список высылаемых (67 из Москвы, 53 из Петрограда, 77 с Украины). В том числе: 69 научно-педагогических работников; 43 врача; 34 студента; 29 писателей и журналистов; 22 экономиста, агронома и кооператора.

Лев Троцкий о причинах высылки философов:

«Те элементы, которые мы высылаем или будем высылать, сами по себе политически ничтожны, но они потенциальное орудие в руках наших возможных врагов.

В случае новых военных осложнений все эти наши непримиримые и неисправимые элементы окажутся военно-политической агентурой врага, и мы вынуждены будем расстрелять их по законам войны.

Вот почему мы предпочитаем сейчас, в спокойный период, выслать их заблаговременно. Я выражаю надежду, что вы не откажетесь признать нашу предусмотрительную гуманность».

А на следующий день, 31 августа, «Правда» опубликовала официальное сообщение об административной высылке инакомыслящих под заголовком «Первое предостережение». В нем были упомянуты «основные опорные пункты» интеллигенции — высшая школа, публицистика, литература, философия, медицина, агрономия, кооперация, и озвучены обвинения, предъявленные ученым, врачам, писателям: «оказывали упорное сопротивление реформированию высшего образования», «злобно и последовательно старались дискредитировать все начинания советской власти, подвергая их якобы научной критике», «искали сближения с контрреволюционным движением той части духовенства, которая активно выступила против изъятия церковных ценностей».

На философских пароходах/поездах оказались далеко не только философы. В пассажирских списках можно встретить, например, писателя Михаила Осоргина (настоящая фамилия Ильин), романы которого — «Сивцев вражек», «Времена» — были переизданы и достаточно широко разошлись в 1990-е годы. Были и литературные критики — Юрий Айхенвальд и Александр Изгоев; историки, самый известный из которых Александр Кизеветтер; социолог Питирим Сорокин, который хоть и покинул Россию не на пароходе, а на поезде, также входил в список, составленный ГПУ. Были и математики, инженеры.

На пароходах оказалось сразу два Булгакова: священник Сергий Николаевич Булгаков, политэконом, философ, участник Поместного собора 1917-1918 г. и сподвижник патриарха Тихона, который станет в эмиграции крупным православным богословом, и Валентин Федорович — врач и близкий друг Льва Толстого.

Некоторые пассажиры были специалистами сразу в нескольких гуманитарных отраслях. Например, Лев Карсавин, профессор Петроградского университета, был историком-медиевистом. Но к 1922 году он уже успел написать несколько религиозно-философских работ, поэтому на момент депортации его тоже можно было назвать философом. Сложно определить, кем был, Иван Ильин — философом или правоведом? Ведь он работал на юридическом факультете Московского университета, на кафедре энциклопедии права и истории философии права, и занимался философией права.

Корабль отходил примерно от того места, где к Неве выходят 8-я и 9-я линии Васильевского острова, там установлен памятный знак. Навсегда покидавшие свою Родину прощались с куполом Исаакия, шпилем Адмиралтейства. Неподалеку находился Университет, а на противоположной стороне острова — Пушкинский Дом — сегодня это здание Института русской литературы Российской академии наук.

Все предназначенные к высылке подвергались аресту. В Москве с арестованными обращались мягко: они или проводили в камере одну ночь, или к вечеру их вообще отпускали. Иногда их допрашивали. Были случаи, когда просто давали подписать протоколы, после чего официально объявляли, что гражданин такой-то подлежит административной высылке из страны на три года — пожизненно депортировать по тогдашнему законодательству было нельзя.

Но бывали случаи, когда арестованных подолгу держали в тюрьме и обходились с ними крайне жестоко. В дневниковой тетради отца Сергия Булгакова «Из памяти сердца», в которой он воспоминает, как его готовили к депортации есть свидетельства об этом. В первую очередь на него давили морально. Людей, заключенных в соседних камерах, нередко уводили куда-то насовсем. Отец Сергий понимал, что этого человека, скорее всего, расстреляли, а значит, и его в один прекрасный день могут точно также увести и пустить пулю в затылок. На допросах следователь постоянно угрожал: «Мы вышлем вас в Китай, и вы пойдете туда по этапу». Это была самая настоящая пытка: Булгаков же знал, что, если его действительно отправят в Китай, семью свою он, скорее всего, больше не увидит.

Среди философов только Иван Ильин на вопрос: «Скажите, гр-н Ильин, ваши взгляды на структуру советской власти и на систему пролетарского государства» ответил категорично: «Считаю советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет». В остальных случаях ответы были куда более мягкими.

Первоначально речь шла о высылке на три года, однако перед самой депортацией высылаемым объясняли, что «на три года» означает «навсегда», и заставляли подписать соответствующую бумагу. В ней говорилось, что если они попытаются вернуться в Советскую Россию, то будут расстреляны. Об этом пишет в своих воспоминаниях Бердяев.

Некоторых высылаемых поздравляли: дескать, уезжаете отсюда в цивилизованную Европу. Но для них самих это была огромная жизненная трагедия. Как в Древней Греции, где существовало особое наказание — остракизм, которое предполагало высылку людей из Афин на отдаленные острова, например, на Родос. Это считалось самым ужасным наказанием, тяжелее даже смертной казни, ведь смертная казнь отнимает жизнь, а остракизм — честь. Такое же гнетущее ощущение бесчестья было у многих пассажиров «философских пароходов».

Федор Степун, философ, один из пассажиров «философских пароходов»:

«Высылаемым разрешалось взять одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок; золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены, даже нательные кресты надо было снимать с шеи.

Кроме вещей, разрешалось взять небольшое количество валюты, по двадцать долларов на человека, но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже смертная казнь».

Лишь один человек из высланных философов смог вернуться в Россию. Хотя возвращением это назвать сложно.

Лев Карсавин жил в Вильнюсе. Он отказался покидать город вместе с немецкими войсками, став директором краеведческого музея: думал, что его не тронут — он был уже в довольно преклонном возрасте. К тому же содержание статей, которые он публиковал в эмиграционной прессе, были во многом комплиментарны по отношению к советской власти. Однако в 1949 году его арестовали — за «незаконное хранение контрреволюционной, антисоветской литературы» — и отправили в лагерь «Абезь» в Республике Коми, где он скончался от туберкулеза.