Свист бомб, пожары, смерть… Детство, опалённое войной

 

Воспоминания детей военного Сталинграда обычно немногословны. Кто-то был слишком мал, чтобы запомнить много, у кого-то на фоне постоянного стресса включился механизм сохранения психики, и память постаралась избавиться от слишком шокирующих подробностей.

А вот Людмила Павловна Хлынина запомнила многое из увиденного тогда, дополнила свой рассказ воспоминаниями родственников. И получилось достаточно большое повествование о событиях Сталинградской битвы.

Хлынина Людмила Павловна,

1933 г. р.

ДЕТСТВО, ОПАЛЕННОЕ ВОЙНОЙ

Война неожиданно ворвалась в жизнь людей, круто перевернув их судьбы. Когда я вернулась с летнего отдыха, то увидела, как во дворе мой отец и дядя Сема, отец двоюродных сестер, рыли окоп, строили бомбоубежище. Сестра Валя, окончив 8 классов, со своими одноклассниками ушла работать на завод. Зина, окончив 6 классов, ходила в госпиталь ухаживать за ранеными и писать за них письма родным. Тётя Нюра и мама ходили на «рубежи» за город копать окопы и противотанковые рвы. В школе № 90, в которой я собиралась учиться, организовали учебу для военнообязанных (туда ходил мой папа), а позже это здание отдали под госпиталь. Я переживала и горько плакала по поводу начала учебы.

Но занятия 1 сентября 1941 г. все-таки состоялись в школе № 20. Только не было в тот день торжества, цветов и улыбок. Многоэтажное здание школы было переполнено учениками старших классов. Нас, первоклашек, обучали в дополнительном одноэтажном глиняном здании. Старенькая учительница Мария Ивановна часто вздыхала и сокрушалась о неспокойной военном времени. А мы старались хорошо учиться, прилежно себя вести и не огорчать нашу первую учительницу.

Бывало, и нас, первоклашек, водили в госпиталь. Там мы пели, читали стихи, а я танцевала. Иногда какой-нибудь раненый позовет меня, погладит по голове и с грустью скажет: «У меня дома осталась такая же дочка».

В марте 1942 года отец ушел на фронт.

Мама в это время стала работать на заводе «Красный Октябрь» кассиром в столовой мартеновского цеха. Город перешел на военное положение. Везде расклеивали призывы и лозунги «Всё для фронта, всё для Победы!». Заводы работали без выходных, маму я почти не видела. А я продолжала ходить в школу. К концу подходил первый учебный год. Едва получили документ об образовании за первый класс, как начались бомбежки города.

По радио объявляли: «Граждане, воздушная тревога!» Потом страшно выли сирены. Я брала свою куклу Генку и с семьей тети Нюры спускалась в бомбоубежище. Сидели на узлах с нехитрыми пожитками на всякий случай. В убежище было темно и сыро, пахло плесенью.

Мы прислушивались к натруженному гулу фашистских самолетов, свисту падающих бомб, уханью орудий. Бомбили важные объекты, железную дорогу, а бомбы падали в жилые кварталы. Однажды бомба разорвалась почти рядом, на соседней улице. Наше убежище качалось, земля сыпалась на голову, трудно было дышать, и казалось, что вот-вот рухнет наше укрытие. Я боялась шевельнуться, не мигая напряженно смотрела в темный угол, внушая себе, что при этом условии бомба в нас не попадет. Так сидели часами до наступления полного затишья. Я тогда и не предполагала, что такое поведение приведет меня к сильной потере зрения.

Наконец дядя Сема открывал крышку убежища и мы выходили. В тот день дяде Семе не повезло. Как только он открыл крышку, осколок, не успевший долететь до земли, попал ему в руку. В тот злополучный день разорвавшаяся бомба принесла еще много потерь и несчастий. Летняя кухня, стоявшая рядом с убежищем, рухнула, а под развалившейся печкой лежало бездыханное тело нашей белой кудрявой собачки Розки. Вся зареванная, я побежала за взрослыми узнать  причину катастрофы. На соседней улице за углом, где когда-то стоял жилой дом, зияла огромная воронка. По краям воронки лежали осколки, еще не успевшие остыть. Они были блестящими, на свежем изломе переливались цветными полосами, с острыми краями и металлическими стружками, закрученными в замысловатые спирали. Мы, дети, поднимали их, рассматривали, до крови резали пальцы. Но эти смертоносные куски металла становились нашими игрушками. Вскоре взрослые жители узнали печальную весть: хозяева исчезнувшего дома, хотя и успели укрыться в убежище, были там завалены. Спасти никого не удалось. Первый труп, который я увидела на улице, был труп девушки. Она лежала на спине в летнем сарафанчике, а длинная коса была перекинута через плечо. Мне казалось, что она жива, но люди стояли молча, смахивая навернувшиеся слёзы. Куда она бежала? С какой улицы? Такие трупы не хоронили. Их складывали на дно оврага. Оврагов было два: по обе стороны железной дороги. Возможно, оставляли трупы для опознания. Железная дорога была рядом. Там стояли пустые товарные вагоны. В небольшие передышки между бомбёжками дети вместе со взрослыми раскачивали вагоны, и они по инерции откатывались подальше от нашего жилья. К сожалению, на следующий день они возвращались обратно, видимо, таким же способом.

Любопытные мальчишки иногда находили неразорвавшиеся снаряды и даже непонятные предметы, которые взрывались в руках. Так гибли дети по своей неосторожности.

Защитники Сталинграда проявляли железную выдержку и упорство. Несмотря на превосходящие силы противника, город стойко держался за счет героизма советских воинов. Ожесточенные бои шли у Мамаева кургана. Приходилось отстаивать каждую улицу, каждый дом, каждую пядь земли.

Сталинград не сдавался. Вот тогда у врага созрел коварный план: уничтожить всё живое и стереть с лица земли Сталинград, нанеся удар по городу с воздуха.

23 августа 1942 г. был солнечный воскресный день. Жители города, уставшие от бомбёжек, пользуясь вдруг наступившей тишиной, занимались обычными домашними делами. Вдруг на небе появились туча фашистских самолетов, которая, затмив солнце, с натруженным страшным гулом приближалась к городу, неся смертоносный груз. Люди не успели опомниться, добежать до укрытия,  как на весь город одновременно посыпался град зажигательных, фугасных и осколочных бомб.

Мы сидели в убежище, затаив дыхание. Самолёты шли волна за волной. Земля содрогалась так, что, казалось, наступило землетрясение. Грохот, треск пылающих домов, разрывы бомб слились в сплошной рёв. Трудно было понять, что творится в городе. Бомбёжки продолжались в течение нескольких дней. Казалось, что выжить в этом аду было просто невозможно. Гибли не только защитники Сталинграда. Из газетных сообщений мы узнали, что в эти дни погибло около 43 тысяч мирных жителей, среди которых невинные дети. Свыше 50 тысяч было ранено. Да разве можно было сообщить точное количество жертв? Эти цифры наверняка занижены.

После этой чудовищной бомбёжки в городе наступила тишина. Мы вышли из убежища, мама в те дни была на работе. Горел наш дом. Все кинулись его тушить, но было нечем. Водопровод оказался разрушен, бочки с водой, пробитые осколками, стояли пустые. От пожара было жарко. Тётя Нюра вытолкала меня на улицу. Она была пустынна. Сквозь треск горящего дома до меня доносились причитания тёти Нюры и плач двоюродных сестер. В районе Мамаева кургана пламя пожара окрашивало небо в красный цвет. Я смотрела во все стороны. Там, где стояли многоэтажные дома, торчали только стены, а везде дым и зарева пожарищ. Мне стало страшно. Показалось, что я одна осталась в живых и нахожусь в кольце огня, откуда нет возможности спастись. Я плакала, звала на помощь. Успокоилась, когда увидела людей, вышедших из укрытия дома напротив. К вечеру вернулась мама. Живая! Рассказала, что во время этого кошмара рабочие находились в убежище, завод разбомбили, всех рабочих распустили по домам. После всего этого оставаться на Красном Октябре не было смысла. Мама решила узнать судьбу родителей на Южном посёлке Тракторозаводского района.

В сентябре 1942 г. мы вдвоём отправились в путь. Шли ночью. Было светло от пожаров и лучей прожекторов, которые шарили по небу в поисках фашистских самолётов. Вышли на главную улицу, по которой ходили в мирное время трамваи. Смрадно чадил асфальт. Мы лезли под искореженные снарядами вагоны, спотыкались о ленты трамвайных билетов, которые паутиной опутывали вагоны, обходили изуродованные трупы людей, видели тельца детей. Живых людей не было видно. Город казался мёртвым. Вместо зданий груды кирпича или стены с дырами вместо окон, бесконечные воронки от бомб и снарядов. Мама меня торопила: до рассвета надо было добраться к своим. Наконец подошли к бабушкиному дому. На удивление двухэтажный деревянный дом был целым, но в нём никого не было. Недалеко находилось длинное убежище с двумя выходами, где мы и отыскали маминых родителей. Там пряталось много семей и было очень тесно. Мы пристроились у самого выхода. Мои бабушка с дедушкой очень обрадовались нашему появлению, но тут же поведали печальную весть: их дочь Соня, студентка механического института, ушла с однокурсниками рыть окопы и не вернулась. Сын Леонид, не успев окончить танковое училище, был уже на фронте.

В районе тракторного завода на берегу Волги была налажена переправа для эвакуации мирного населения. С каждым днем людей в убежище становилось все меньше. Мой дедушка упорно ждал дочь Соню. Настал день, когда мы остались вчетвером. Я ходила по опустевшему убежищу, поднимая брошенные игрушки. Было очень грустно. Неизвестно, сколько еще мы могли продержаться в этом убежище, если бы не пришли наши солдаты. Они рядом с убежищем поставили зенитку и велели нам уходить к Волге, так как здесь теперь проходила линия фронта. Мы ушли и еще несколько дней жили в избушке у знакомых на склоне оврага. Приближались холодные дни. Мама решила вернуться на Красный Октябрь, чтобы достать папину одежду для дедушки и одежду для меня из сундука, зарытого во дворе. В то время многие зарывали сундуки и вещи, спасая от пожаров и веря в конец войны. Путь был опасным. Мама рисковала своей жизнью. Но она благополучно вернулась, и не одна, а привела тётю Нюру с дочерями, уговорив их эвакуироваться. Только дядя Сёма с раненой рукой идти отказался. После войны мы его нигде не нашли: ни в живых, ни в мёртвых. Судьба его нам осталась неизвестной. Сентябрь был на исходе, а Соню мы так и не дождались. Наконец решили эвакуироваться. Для этого нужно было взять разрешение. Мама куда-то ходила и принесла удостоверение на эвакуацию престарелых родителей и дочери девяти лет – на 2 октября 1942 года в Камышин. Тётя Нюра с детьми эвакуировалась в Дубовку.

На берегу Волги было так много людей, что он был похож на огромный муравейник. Грузились ночью. Я вздремнула у мамы на коленях, и выронила гуттаперчевого Генку, которого так бережно несла от Красного Октября до переправы. Меня охватил ужас. Я стала шарить по земле руками, но потерю найти было невозможно. В толпе меня чуть не задавили, а мама еле вытащила меня оттуда. На душе было тяжело, будто с потерей Генки я навсегда рассталась со своим детством.

По узкому трапу военные пропускали людей на паром, который потом тащил маленький баркас. Мой дедушка от всех переживаний ослеп и упал в воду. Мне его было очень жалко. Его вытащили мокрого, растерянного и безразличного ко всему, что происходило. Наконец посадка закончилась и мы отчалили от берега. На пароме наступила тишина. Притихли даже грудные дети. Тут же над Волгой закружили вражеские самолёты, сбрасывая бомбы. По небу поползли лучи прожекторов, заухали наши орудия. Бомбы падали рядом, вода заливала паром. Я сжалась в комок и наблюдала за притихшими людьми. Многие крестились, губы шептали молитвы. Моя бабушка за пазухой бережно прижимала к груди икону Николая Угодника. Нам повезло. Благополучно все добрались до долгожданного и безопасного берега. Ноги утопали в песке, а я осторожно за руку вела слепого дедушку. Где пешком, где на военных машинах мы добирались до населенных пунктов. Вслед нам мальчишки кричали: «Беженцы!» Вскоре мы расстались с тетей Нюрой и ее дочерьми. Они отправились в Дубовку, а мы в Камышин к маминым родственникам.

Источник публикации:

Мы родом из войны: Дети военного Сталинграда вспоминают. – Волгоград : Издатель, 2004. – 144 с., 16 с. ил.