Выжившие под бомбами. Светлана Афанасьевна Шайдакова (Фомина) «Не во сне»

 

В воспоминаниях Светланы Афанасьевны Шайдаковой (Фоминой) – не только оборона Сталинграда, но целая жизнь её семьи во время войны. От Сталинграда до Польши дошли её родители, и она вместе с ними. Маленький ребёнок, переживший бомбардировку Сталинграда, голод и холод «немецкой эвакуации» (людей сгоняли в Белую Калитву, чтобы дальше вывозить в Германию), она всё запомнила и рассказала нам. Она очень хотела, чтобы люди помнили о том, как всё это было на самом деле.

Шайдакова (Фомина) Светлана Афанасьевна

НЕ ВО СНЕ

…Я бегу за своей кошкой Люськой и плачу, обгоревшая она, жалостно мяукая, скрывается в овраге. Всё время спрашиваю: «Где папа?» Мама отвечает: «На фронте, сейчас война идёт (папу призвали 23 августа 1942 года). Что это такое, я, по-моему, тогда так и не поняла. Не знала, почему в воздухе гудят самолёты, потом горят дома, нет рядом папы.

…И снова гул самолётов, снова взрывы. Мы в подвале. Тесно, а через небольшое окошко по ночам два скрещивающихся луча прожекторов, освещающих подвал, а нам так хочется на них посмотреть.

У входа в подвал взрыв, осколки кирпича долетают до нас. Вносят в подвал моего дедушку, он изрешечен осколками, а сосед убит насмерть (немец у входа в подвал бросил гранату)… Потом я с братьями на подводе, рядом – раненый дедушка. Мама со своей сестрой впряглись и тащат повозку. Бабушка и дядина жена подталкивают сзади. Подвод с людьми было много, по-моему, двигались по какому-то мосту. В это время нас остановили немцы, стали обыскивать подводу, один немец нашёл детские часики брата и забрал… Потом какая-то комната. Я лежу на кровати, голову поднять не могу, она тяжёлая. Слышу обрывки фраз. «Волга горит, вода вся красная от крови». Мама входит в комнату, ставит на стол два ведра воды. Вбегает немец, хватает со стола ведро, мама тянет. Немец хватает её за горло и толкает. Она падает, ударяясь головой о железную спинку кровати. Я кричу: «Мама!», и куда-то проваливаюсь…

…Открытый вагон или платформа. Над головой серое небо, изморозь от холода, мы, дети, жмёмся друг к другу, кто-то рядом говорит: «Везут в Белую Калитву».

…Потом вижу вокруг поле или большой пустырь. Амбар или какой-то кирпичный сарай, много женщин и детей. Дедушка умер от ран. И ещё помню: снег, мужчину с винтовкой и повязкой на рукаве, и ещё двоих в немецкой форме.

…Потом снова взрывы.

…Летняя кухня. Мама печет пышки. Входит солдат, мама не успевает повернуться лицом к двери, я кричу: «Папа!» и кидаюсь к солдату. На дворе совсем тепло. Мама с папой сидят на крыльце. Папа курит, я у него на руках, под их разговор и засыпаю.

…Большая палата. Наши солдаты приходят в неё спать. Я здесь же с папой и мамой. Бегу с котелком к походной кухне. Солдат большим черпаком наливает мне в котелок суп. Приношу, мама говорит: «Опять три пшенички плавают».

…Мама снимает с себя солдатскую форму, мы с ней купаемся в воде, вода почему-то солёная. Теперь-то я думаю, что это было Чёрное или Азовское море.

…Помню ещё железнодорожную станцию, на платформах стоят большие орудия – зенитки, обслуживали их девушки-зенитчицы. А в моменты затишья я бегала к ним. Они сажали меня на сиденье, крутили какую-то ручку и приговаривали: «Правее солнца на два лаптя, осколочными, огонь!», и весело смеялись, а я вращалась, как мне казалось, вместе с зениткой. Ещё помню, что было недалеко кукурузное поле и ярко-жёлтые подсолнухи.

…Мы на улице какого-то города. Вокруг большие, серые дома, сыро и очень холодно. Незнакомый мужчина обращается к отцу: «Проше пана», и просит нас сфотографироваться. Мы фотографируемся втроём: папа, мама и я. Это был город Львов. Фото не профессионально сделано, но всё же память.

…По дороге движется колонна груженных верхом машин, накрытых брезентом. Я с папой и мамой на одной из них, дорога извивается, поднимается вверх по горе. Переезжаем перевал. Это Карпаты. Вдруг машина почему-то еден задом, толчок, ещё толчок. Машина останавливается на краю пропасти. Во время последнего толчка я цепляюсь руками за отца, но он падает из машины, ударяется головой, у него сломана нога. Я плачу. Снова движется медленно колонна машин с потушенными фарами. Едут тихо, солдаты говорят: «здесь очень много бендеровцев».

Так я с родителями и армией прошла СССР, Польшу, часть Чехословакии. Бродила по заброшенным жильцами домам и квартирам, в поисках игрушек и нехитрых детских нарядов, пока не перетряслась, увидев лужу крови и перья от разорванных подушек.

…Ходила к маме в штаб, в офицерскую столовую, где у меня были две подружки Валя и Люся. Они мыли посуду, я им помогала. Память о них (фото, где я снималась с ними) тоже осталось.

…Конец войны застал нас в Польше: Бяла-Бельска. Однажды под утро, было ещё темно, я проснулась от выстрелов. Мама, одетая в военную форму, дрожащими руками заворачивает меня в одеяло, берёт на руки, прижимает к себе. «Мама, что это?» - спрашиваю. «Наверное, немцы пошли в наступление». Немецкие части находились вблизи этого городка. Папы нет. Стук в дверь. Мама открыла, на пороге одна из сестёр-немок, с которыми мама подружилась, протягивает маме гражданскую одежду и что-то говорит по-немецки. Мама качает головой и ей отвечает (мама понимала и немного говорила по-немецки). «Если убьют, то лучше умереть в своей солдатской форме». Стрельба прекратилась неожиданно, как и началась. Начало светать. Вернулся отец, мать кинулась к нему с плачем. Никогда не забуду, как он сказал: «Не плачь, старушка, война кончилась, немцы капитулировали». Это был, оказывается, первый салют в честь Победы над Германией.

…И ещё помню, ездили в Освенцим, в концлагерь. В памяти остались колючая проволока, очень высокая труба, в куче человеческие волосы, земля под ногами мягкая (будто идёшь по пыли), ноги в ней утопают. И ещё мама сказала: «Эти сволочи делали сумочки из человеческой кожи».

В 1946 году мы вернулись на Родину, в город Самбор Львовской обл. Воинская часть была расформирована, но война видимо ещё не закончилась, потому что почти каждый день хоронили наших солдат и офицеров, убитых бендеровцами в горах или прямо на улицах городка.

Немецких военнопленных, которые в части кололи и рубили дрова, топили у нас печку, я боялась, но в то же время мне их было жалко, когда я смотрела на них. Как они, плохо одетые, грели красные озябшие руки над кострами и варили в котелках на костре дохлых от чумки кур.

Там же, в Самборе, я пошла в первый класс. В 1949 году мы вернулись сюда, на Родину. Сначала жили в Михайловке, где жила папина мать, а потом уже в Сталинграде.

Всё это давно в прошлом, но иногда беру маленький атлас мира, который остался после папиной смерти, где его рукой были отмечены населённые пункты бывшего нашего СССР, Польши, Чехословакии (где у нас остались очень хорошие друзья): Михаловце, Прешов, Копище, Попрад, Банска-Быстрица, Пршеров, Острава, Вроцлав, Катовице, Освенцим, Бяла-Бяльска, Сови-Салех, Закопане, Краков, Санок, Пшемысль, Поарнук, Люблинец, Калиш, Томашув-Мазовецки, Бяло-Подляска и другие, и думаю: «Неужели всё это было со мной на самом деле, а не во сне!»

Сколько приняли мук / авт.-сост. Д. Г. Вразова. – Волгоград, 2005. – 144 с. : ил.