Фильм «Они сражались за Родину» по одноимённому роману
Михаила Александровича Шолохова снимали в Клетском районе Волгоградской области,
на месте реальных событий.
Во время съёмок выяснилось, что земля хранит на себе
рубцы, оставшиеся со времён Сталинградской битвы, - реальную линию обороны наших частей, в которой и
снимались актёры. Чуть копни в том месте землю поглубже и обнаружится гильза
или осколок снаряда.
Не одна земля хранила память о войне. Выяснить это помог обыденный и совсем мирный случай – председатель колхоза
попросил режиссёра поделиться досками, которые Бондарчуку выдали для декораций.
В тот момент никто ещё не знал, что дело закончится неожиданным образом и
заставит вспомнить годы лихолетья.
Обо всём этом читайте в рассказе члена ВООО «Союз
военных писателей» и члена Творческого объединения художников России Геннадия
Антюфеева.
Геннадий Антюфеев
ВОТ ТАКОЕ КИНО…
Рассказ
В далёком уже 1974-ом году
началась в стране подготовка к тридцатилетию разгрома Советским Союзом
фашистской Германии и к юбилею М.А. Шолохова. Планировалось множество
мероприятий к этим датам: встречи с ветеранами, торжественные вечера, концерты,
выпуски книг.
Среди материалов,
приуроченных к победе и предложенных режиссёру Бондарчуку для фильма о Великой
Отечественной, Сергей Фёдорович выбрал роман «Они сражались за Родину».
Обратился к Михаилу Александровичу за разрешением экранизировать его
произведение. Тот согласился, но потребовал, чтобы съёмки проходили в донских
краях, описанных в книге.
Была выбрана станица
Клетская, где гремели бои на дальних подступах к Сталинграду, сохранились
затянутые временем и травами окопные линии, воронки от взрывов.
По станице и окрестностям
поползла молва о том, что у них будет сниматься кино. Мало кто верил в слухи:
зачем артистам ехать в такую глушь? Но когда в Клетскую стали завозиться
строительные материалы, прибыл специально сформированный для батальных сцен
полк, подъехали актёры, гримёры, осветители и прочий люд, необходимый для
создания ленты, казаки поняли, что картины создаются не только в Москве…
Александр Сергеевич Топилин,
председатель местного коллективного хозяйства «Красный Октябрь», каждый раз
тяжело вздыхал, с завидкой смотрел на кубометры сосновых обрезных пластин: из
них можно построить курени и птицефабрику, о которых мечтает несколько лет.
Гадал: зачем столько дерева киношникам? Если после них что-то останется,
обязательно выпросит для колхоза! Соседи, что побогаче, и клубы, и фельдшерские
пункты, и жилые дома возводили. Его же «Красный Октябрь» обходился спиленными
близ Дона дубами. А кривые и горбатые доски из них годятся только для полов
коровников. Одним хороши: долго лежат.
Как-то проходя мимо места
зависти, увидел Бондарчука, разговаривающим с рабочими, что разгружали новую
партию древесины. Улучив момент, поздоровался, представился и спросил:
– На што вам столько лесу,
Сергей Фёдорович?
– Построим хутор и будем в
нём снимать фильм. Сооружать много придётся. И дома, и сараи, заборы. Окопы,
траншеи… Боюсь, не хватит тёса. Как бы не пришлось дополнительную заявку
писать…
– Кино, значит, про войну?
– Про неё, проклятую.
– А с хутором-то вашим что будет?
– Бомбить станем, из
артиллерии обстреливать…
– По-настоящему? – не поверил
колхозник.
– Мы – не театр, у нас всё
подлинное: и танки, и самолёты, взрывы, огонь…
– И вами же построенное
разрушите?
– Мало того, ещё и сожжём…
– Спалите, стало быть, и хаты?
– Возможно, какие-то
останутся…
– В общем, после вас живых
досок не дождёшься…
Бондарчук улыбнулся:
– Ни живых, ни мёртвых. Вряд
ли что уцелеет…
– Мил человек, ты мне всю
душу разрываешь! Она, бедная, клочьями разлетится: это сколько же добра
погубишь, а?
– Искусство жертв требует.
– Ну не таких же! Я б из
твоей сосны людям хаты построил,
разрадовал бы их. Не по-хозяйски получается. Не по государственному!
Режиссёр-постановщик, услышав
упрёк, нахмурился:
– Выходит, на кинематограф
тратиться не стоит? А мне картину как раз государство заказало. И средства на
неё выделило.
– Кино я люблю, Фёдорович, и
понимаю, что без денег ничего не снимешь… Но как гляну на эдакое богатство –
сердце заходится! Доски мне дюже сгодились бы в хозяйстве! Оттого и жалкую по
ним. Никак нельзя нам хоть вагон пожертвовать?
– А как же госзаказ?
Председатель призадумался, а
потом вкрадчиво произнёс:
– Товарищ Бондарчук, а ежели
я пособлю сэкономить – поделитесь стройматериалом?
– Раз поможете, почему же и
не поделиться? Колхозное строительство – тоже государственное дело.
– Покажу один хутор.
Старинный. Курени там крыты камышом и чаканом, плетни сохранились… В нём никто
не живёт. Всё равно мало-помалу разрушится, так пущай послужит заради
искусства. Хуторок этот недалеко. Поедем, посмотрим, а? Вдруг подойдёт? Тогда
Вы мне лес оставите – землякам добро сделаете. Ну, а коль не сгодится хутор –
стройте декорации и жгите, – со вздохом заключил Сергеевич.
Мелологовский доживал век
возле Клетской. Уцелев в войне, лишался жителей, которые в поисках лучшей доли
переезжали в станицу, а то и в города. Осиротелые куреня крепились, не
поддавались непогоде, словно надеясь: хозяева вернутся к родным порогам. За
хаты, будто дети за няньку, держались базы, катухи[1]
и плетни; разрастались сады, густела некошеная мурава, заволакивая стёжки и
большак...
Москвич в удивлении
расхаживал по улочкам, потому что во дворах пылали мальвы, радовались солнцу
вьюнки, петуньи, лилии… На полянках, возле дворов, вдоль дорог пестрели
ромашки, синел цикорий, розовел мышиный горошек, тянул к небу соцветья шалфей.
Висели крынки на колышках некоторых оград… Казалось, на какую-нибудь из них
вот-вот впрыгнет петух, прогорлопанит звонко, а из-за ближайшего угла выскочит
мальчонка, весело спросит: «А ловко мы схоронились?» и зашумит-загудит
хуторская жизнь.
Режиссёр и председатель вышли
на окраину. Перед ними раскинулась разноцветная степь, которая под ветром
перекатывалась травяной волной, белела меловыми отрогами в балках и бугрилась
курганами.
– Вам и окопы не придётся
рыть по-новому, – промолвил Александр Сергеевич.– Здесь проходила передовая,
вот они – ходы сообщений, брустверы… Подшаманить[2]
немного, расставить бойцов, технику, вооружение… И – воюйте.
– Да-а, – задумчиво протянул
народный артист, – впрямь – готовая декорация. Минимум средств и времени на
подготовку. По мелочи кое-что добавить и – снимай! Главное – натура какая!
Неужели никто не остался здесь?
– Одна семья живёт на отшибе. Пенсионеры. Не хотят сдвигаться с
места, упёрлись и – ни в какую! Гутарят, тут родились, тут и помрём. Хотя нет
ни света, ни магазина, ни соседей… А они переезжать не собираются, как ни
уговаривали. Может, у Вас получится.
– Что ж, попробую
побеседовать с ними.
– Пойдёмте.
Направились к крайней хате.
Хозяин, словно поджидая их,
сидел на порожках крыльца, а хозяйка хлопотала под навесом у летней печки. Во
дворе вкусно пахло.
– Здорово живёшь, Григорий
Карпыч!
– Слава Богу! – ответил дедок и окликнул жену:
– Бабка, к нам гостёчки
пожаловали!
Та как раз из жара
вытаскивала чапельником[3]
сковороду. Опустила её на металлическую подставку, улыбнулась и стала
перекладывать румяные, духмяные пирожки в большую эмалированную миску зелёного
цвета:
– Вовремя! Проходите к столу.
Гости уселись на лавку,
покрытую цветастой дорожкой. Старушка засеменила в выход[4],
принесла оттуда два бидончика. Наложила из одного крутого, с нежно-коричневым
отливом кислого молока, а из другого жирные, охристые сгустки каймака.
– Угощайтесь.
– Можа, по стопарику дёрнем?
– спросил Карпович.
– Не стоит перебивать вкус.
Объедение! – восторгался постановщик, окуная по очереди в чашки пирожок и с
удовольствием вкушая его. Отведав сельской кухни, поблагодарил и вытащил пачку
сигарет.
– Да вы ешьте, ешьте, не
стесняйтесь, – произнесла довольная похвалой стряпуха.
– Спасибо! Больше не могу,
хотя вкуснятина неимоверная! – отозвался Бондарчук, глубоко затягиваясь.
Глядя на него, и казаки
задымили.
– Аляксандр, осмелюсь
спросить: кого же ты к нам привёл? – поинтересовался старина.
– Ой, совсем забыл
представить! Михайловна пирожками отвлекла. Нешто не узнал? Это же Сергей
Фёдорович Бондарчук!
– А я гляжу: обличье вроде
знакомая… Кино Ваше – «Судьба человека» – сильная![5]
До самых душевных глубин доходить и сердцу рвёть. Переживательная картина… Слезьми изошёлся, когда её смотрел…
А к нам каким ветром занесло?
Али казачеством интересуетесь?
– Фильм будем делать о войне.
Режиссёр стал рассказывать о
предстоящей работе и заметил, что хутор прямо-таки предназначен для съёмок.
Здесь развернётся сражение, и хотя оно киношное, огонь будет настоящий, дома
сгорят.
– Никак нельзя их сохранить?
– Никак.
– Жалко. А нам куды деваться?
Детей у нас нет, нет, значит, и притулку. Если б не война да не каторжная
работа в колхозе, глядишь, и дал бы Бог ребятишек. А так… Сироты мы, можно сказать. Не к кому
прислониться…
– В квартиру пойдёте?
– Пойти-то пойдём, да кто ж
нам её даст?
– Это уже моя забота, –
проговорил Бондарчук. – Главное, чтобы вы согласились на переезд.
– Хоть и родные места, а уже тяжко жить здеся. Ни
телефона, ни фершалского пункту… До станицы трудно в наши годы шагать… Думали
тут помирать, но раз хутор скорее нас уберётся[6],
то делать нечего – надо уходить.
– Значит, готовы поменять
местожительство?
– Готовые. Нам многого не
надо, квартирке однокомнатной рады будем.
– Хорошо. Собирайтесь потихоньку,
а я начну хлопотать о новом жилье. Мне как раз в Волгоград надо. Зайду к
первому секретарю обкома партии, поговорю с ним.
– Спаси Христос!
– Пока не за что благодарить.
Топилин от разговора улыбался всё шире и шире и в
конце его громко воскликнул:
– Какое же ты доброе дело
сделал, Карпыч! Сам того не зная, помог колхозу.
Когда гости ушли, дед с
бабкой стояли в калитке до тех пор, пока режиссёрская «Волга» не запылила по
дороге.
– Занятные старики,
колоритные, – заметил артист, оглядывая просторы Придонья. – Их самих снять
можно. Хотя бы в эпизоде.
Через два дня Сергей
Фёдорович сидел вновь за тем же столом, где его потчевали казачьими блюдами,
попивал заваренный на донских травах чай и рассказывал о поездке в областной
центр:
– Встретился с Леонидом
Сергеевичем, побеседовали с ним душевно. Про жизнь, про хорошие виды на урожай
нынешнего года, про искусство. Но я всё
ждал момента, когда за вас словечко замолвить. А тут он сам называется: «Возникнут
вопросы – обращайтесь ко мне лично». – «Есть один, который без Вас, товарищ
Куличенко, не решить». – «Слушаю внимательно». Говорю, что нашли потрясающее
место съёмок в настоящем казачьем хуторе с уцелевшими домами и дворами. Рядом –
бывшая линия обороны, где сохранились окопы и траншеи. Эта правдивость усилит
художественную часть фильма и придаст ему достоверность. Да и денег меньше
потратится на декорации.
– Чудесно! – воскликнул
первый и следом спросил: – А заковыка-то в чём?
– Хуторок по фильму сгореть
должен. А в нём осталась одна семья. Двое пенсионеров. Без родных, без близких.
В Клетской квартир нет, и не скоро будут, а съёмочной группе пора приступать к
работе.
Секретарь думал недолго,
позвонил кому-то и произнёс:
– На заводе «Красный Октябрь»
сдаётся новый дом. Исполком ещё не всё причитающееся ему жильё распределил, так
что поможем вашим хуторянам. Привозите ветеранов в Волгоград.
– А у них и колхоз носит
такое же название, как завод!
Леонид Сергеевич засмеялся:
«Тем более!»
Так что едем завтра на
смотрины.
… Предложили мелологовцам
несколько квартир на разных этажах. Они куда не войдут – ахают: и свет, и вода,
и ванная… Да неужто им такая же достанется?
Режиссёр подтверждает: какую
выберете – та ваша, в ней и устроитесь. Остановились на южной стороне второго
этажа, потому что подниматься невысоко, балкончик есть с видом на окрестности.
Благодать! «Поживём на старости лет, припеваючи: ни за водой не нужно тюлюпать, ни с дровами-углём возиться, ни в
огороде корячиться, ни на базах упираться, – рассуждают промеж собой. –
Ешь-пей, гляди в окошко, гуляй по парку да с жильцами по дому сумерничай.
Рай, да и только. Дай бог здоровья и тебе, Сергей Фёдорович, и городскому
начальству, и всей власти советской».
Бондарчук спросил шутейно:
– Когда же будете
перебираться в город?
– Да хоть сейчас. Мы со
старухой, конечно, сомневались малость, но узлы с добром связали.
– Молодцы! Завтра же
перевезём.
Выделили им грузовик, солдат
в помощь. Те быстро погрузили пенсионерскую утварь и в завершение их стараний
Карпыч предложил:
– Ребятишки, слазьте на
подловку, чебак донской, вяленый, возьмите, посолонитесь. И мне пару штук оставьте для новоселья и знакомства с
соседями.
Служивые мигом на чердак
метнулись, вынесли лещей, добрячих, жирных. Отвезли хуторян в город, вернулись
обратно и решили ещё раз слазить под крышу куреня. Вдруг там рыба осталась, в
потёмках не замеченная. Не пропадать же добру! Полезли, стали шарить. Не нашли
ни лещей, ни подлещиков. Только горы тряпок по углам. Полюбопытствовали,
ковырнули один из ворохов, под ним скрывалось что-то под пологом. Откинули его
и ахнули: пулемёт! Начали проверять остальные навалы. Там таились гранаты,
винтовки, патроны в цинковых коробках. Вот так сюрприз! Спустились солдатики
вниз, посовещались и доложили о находке лейтенанту. Тот попросил молчать об арсенале,
а сам рванул в райком партии:
– Товарищ секретарь,
оружейный склад нашли на чердаке деда, которого в город вывезли. КГБ нужно
вызывать – это ж не шуточки!
Партиец почесал за ухом и
промолвил врастяжку:
– Пого-оди-и ты с чекистами.
Сначала с председателем колхоза побеседуем, он всех людей знает. Выясним, что
да как. Возможно, Александр Петрович раскроет тайну схрона… Он, по-моему,
вместе с этим старичком во время Отечественной технику за Дон переправлял. А уж
если не растуманится…
… Председатель, выслушав новость, ухмыльнулся:
– Как же война напугала
Махно… До старости собрался воевать… А?!
– А при чём тут анархист?
– Не при чём. Григория с
молодости так кличут. Он, как Нестор Иванович с патлами ходил, те у него
кудрявились, девчатам нравились. Ну, Гриня перед ними и выпендривался, чудил,
что на улице, что на работе.
Механизатор отличный,
работник добросовестный, но иногда его «заносило» и мог вредному, по его
мнению, человеку ворота привязать к крылечку куреня, а потом ходить и громче
всех возмущаться безобразиями, что молодёжь вытворяет.
А то напялит на себя
полушубок наизнанку и давай девок ночью пугать! Или ради смеха картофелиной
выхлопную трубу заткнёт и потешается над тем, как шофёр мучается, отыскивает
неисправность в машине…
Бригадир после одной из его
шуток в сердцах бросил: «Гришка, от ты вредный! Прямо Махно, а не тракторист!»
Летом сорок второго немцы
двинулись от Воронежа в сторону Серафимовича и Клетской, чтобы помочь Паулюсу
взять Сталинград. Пришло распоряжение эвакуировать технику и скот за Дон. Животину погнали раньше, а мне, передовику производства и активному
комсомольцу, поручили трактора выводить. Мы с Махно, с Григорием, значит,
работали в МТСе, были на «броне», нас на фронт не призывали. Возглавляемая нами
колонна припылила до переправы через Дон. Подъехали, а там, боже мой, что
твори-ится! Берег забит людьми, скотиной, техникой, военными… Шум, ругань,
каждый требует перевезти его за реку вне очереди! С горем пополам втиснулись на
паром и на другой стороне укрылись в леске. Я, как старший колонны, побежал
искать хоть какое-то начальство, чтобы узнать, куда дальше двигаться.
Возвращаюсь, а трактористов моих нет! Бросился искать, туда, сюда бегаю, кричу,
злюсь. Надыбал всё же. Сидят соколики под кустом с винтовками. Где, когда успели
достать? Начал шуметь: «Почему технику бросили? Сейчас же возвращайтесь!
Трактора нужно дальше гнать!» – «Тебе надо, ты и гони, а мы остаёмся». – «С ума
сошли?! Ну-ка быстро по местам!» – и хватаюсь за пистолет, что выдали. А они на
меня винтари наставили: «Санёк, не дури. Пока достанешь свою пукалку, успеем в
твою телу пару пуль всадить. Не мешай нам. Мы идём воевать». И пятясь, не
опуская стволов, скрылись среди зарослей. Я нашёл среди беженцев ребят, умеющих
управлять машинами, доехал с ними до назначенного места.
Когда фашистов прогнали,
вернулся обратно. И хотя был молодой, назначили председателем. Тут и весна
подоспела. Техника есть, а работать на ней некому: девчонки и мальчишки в
станице да в хуторах остались. А из них механизаторы, как из меня балерина. То
завести трактор не могут, то руль не удержат и в балочку скатятся, то
поломаются и не знают, как отремонтироваться. Мечусь по полям, стараюсь помочь
им, подбодрить, иногда поругать – да разве ж одному возможно за всеми
уследить!? Ей-богу, до слёз доходил! А колхоз плетётся по вспашке в самом
хвосте района... Меня «на ковёр» в райком вызывали и моих оправданий и слушать
не хотели. Заявляли: а как же другие хозяйства управляются? Как хочешь, а план
давай! Ищи внутренние резервы, увеличивай обороты. А где мне те резервы взять?!
И так, и сяк голову ломал, ничего придумать не мог.
Однажды мне супруга заявляет
вечером:
– Махно объявился.
– Ты не путаешь? Я б узнал о
его приезде первым.
– Утречком, по туману,
выгоняла корову. Смотрю, крадётся к своему куреню. Озирается по сторонам и
тащит мешок. Тяжёлый, видать. По земле волокёт.
– Откуда же он взялся? И чего
таскает?
– Вот и узнай.
Как смерклось, отправился в
засаду. Сижу за кусточками, поджидаю Гришку.
До утра караулил, перед
рассветом придремал, а проснулся от шороха. Глядь, и впрямь анархист
мелологовский упирается, куль прёт. В сарай его затащил, а сам в хату
направился. Не успел дверь закрыть, потому что я уже держался за наружную
ручку. Глянул он на меня и спокойно спросил:
– А. это ты, Сашок?
– Не Сашок, а Александр
Сергеевич, председатель колхоза.
– Вона как! Проздравляю,
Александр Сергеевич. А что, в обязанности председателя входит слежка за
станичниками?
– Положим, не входит, но
пришлось. Чего это ты скрываешься и чего
тягаешь?
– Ну, раз заявился, пошли
погутарим.
В горнице сели за стол.
Повторяю:
– Чо людей сторонишься? А в
сарае чего хоронишь?
– Всяко разно. Винтовки,
патроны, гранаты…
– Зачем они тебе?
– А вдруг немцы возвернуться?
Вот тогда арсенал мой и пригодится. Ошибок сорок первого не повторим. Встретим
врага во всеоружии.
– Ты никак спятил? Фрица бьём
так, что в обратную дорогу ему вряд ли захочется.
– Не скажи! Под Харьковом его
вроде припёрли до полусмерти, а он вывернулся и гнал нас до самого Сталинграда!
Так что оружию ой как надо иметь про запас…
– Гриш, скажи честно,
дезертировал? Не боись, не донесу.
Он покраснел (рассвело уже,
видать хорошо в курене), да как гаркнет:
– По ранению в отпуск пришёл!
Я кровя проливал. У меня и мядаль имеется! «За боевые заслуги».
– За боевые услуги, –
усмехаюсь.
– Это ты, могёт быть, тутечки
кому-то услуживал, раз на фронт не попал!
– Ты на меня не ори, –
отвечаю. – Без тыла армия и голодная, и холодная, и разутая будет. Если б все
на фронт рванули, кто бы бойцам хлеб пёк, полушубки шил, танки да самолёты
выпускал? А? – тихо говорю, а самого злость распирает: ишь, нашёл, чем попрекать!
И перехожу в атаку: – Ежели на побывку приехал, чего, как суслик в норке
прячешься? Сдам в милицию – пускай там выясняют, что да как.
– Сдавать меня никакого
резона нет.
– Почему?
– Потому, что не за что,
во-первых, а во-вторых, тебя же и засмеют: вместо того, чтобы искать
механизаторов, вынюхиваешь шпионов и дезертиров. А то и взгреют, как следует за
клевету на красноармейца. Не то поле пашешь, Санёк…
Я призадумался: а ведь прав
Махно – обсмеют или отчитают. Но отступать не собирался. Спросил:
– В военкомате был?
– А как же! В хуторе не
казался, потому что хотел оружию собрать, приготовить её к бою, а уж потом в
конторе побывать и возвращаться на передовую.
– Как был Махно, так им и
остался! Всё дуркуешь. За ум пора браться. Ты же старше меня лет на десять.
– Чуть поболе.
– Значит так, боеприпасы – в
балки! Никому не расскажу о твоих подвигах (сам понимаешь, дело трибунальное),
но, друг сердешный, выходишь на работу, садишься за трактор и пашешь день и
ночь. Ясно?
– Да я, знаешь, как по земле
соскучился! Но отпуск-то заканчивается…
– К военкому съезжу. Попрошу
его восстановить твою «бронь». А ты сегодня, сегодня же! на трактор! Не моё
дело, когда будешь умываться, обедать-ужинать, а норма вспашки должна не только
выполняться, но и перевыполняться!
И, знаете, Махно вкалывал как
проклятый! Видимо, и впрямь истосковался по работе! С машины, казалось, не
слезал ни днём, ни ночью. И колхоз выполз с последнего места, наверстал
упущенное, а меня перестали в райком вызывать.
Григорий в дальнейшем
трудился так, что на Доске почёта его фотография висела.
Сроду бы и не подумал, что до
старости лет арсенал свой хранил и столько лет готовился к обороне…
Не трогайте его. Пусть
доживёт в спокойствии и радости последние годы. Он заслужил это. Всё равно
рвёте мины и снаряды, что находите в полях, уничтожьте и припасы Карпыча.
… Спустя некоторое время
после окончания съёмок при въезде в станицу Клетскую вырос птичий городок, что
утопает теперь в зелёной зоне.
То, как Сергей Фёдорович
помог строительству комплекса, который потом один за весь район выполнял план
поставки яиц государству и привёл председателя к званию Героя Социалистического
труда, тоже достойно картины, ведь в этой истории переплелись кинематограф,
война и люди. Но это уже другой сюжет, другое кино.
Суровикино, декабрь 2016
года.
Источник:
Волжанин : литературно-художественный
альманах. Вып. 5 / ВООО «Союз военных писателей ; сост. З. В. Коломейцева. –
Волгоград : ООО «Новые краски», 2018. – 284 с. : ил.
Комментариев нет:
Отправить комментарий